Воспоминание о войне - Семён Бровтман

хлеба. Подошел старшина, стал расспрашивать меня: откуда, мол, родом. Я ответил. Тогда он сказал, что и он — жил до войны в Одессе. Старшина по моему виду догадался, что меня мучит голод.

— На, возьми, — сказал он и достал из вещевого мешка два куска хлеба, посыпанных сахаром, и протянул их мне.

— Кушай спокойно здесь. Сиди на скамейке и никуда не отлучайся. Даже, если в туалет приспичит по малой нужде…

Старшина объяснил, что с минуту на минуту должна подойти машина за генералом, который лечился в госпитале. Больше машин не будет. Наши части отступают и немцы, скоро войдут сюда.

Когда подошла машина, старшина приказал мне залезть в нее, чтобы помочь погрузить раненного генерала. Мы ехали как сопровождающие.

Несколько дней машина сновала по дорогам — старшина пытался найти свободный от немцев путь на восток. В конце концов попали в местечко Оржица. Дальше нельзя было двигаться, так как мы были полностью окружены гитлеровцами.

Мы застряли на базарной площади села, забитой машинами и подводами, которые стали отличной мишенью для вражеской авиации и артиллерии. В селе царила паника: все куда-то бежали, что-то кричали. Командиры никак не могли навести порядок. Я выбрался из машины, чтобы узнать куда теперь двигаться. И потерялся в толпе. Услышал, что многие спешат к переправе через реку Оржица. Двинулся туда. Переправы уже не существовало — ее разбомбили. Благо река была не широкая и не очень глубокая. Пришлось вплавь добираться до противоположного берега.

Доплыл. Выбрался на берег. А там было поле, где росла конопля. Побрел вперед — рана стала уже заживать, мог без палки ходить потихоньку. Невдалеке наткнулся на автобус с тяжелоранеными. Зашел в него, там кое-как обсушился…

До самой ночи сзади, в селе, были слышны взрывы. Полыхало зарево — догорали машины на базарной площади. Утром все затихло. Задремал. Проснулся, услышав в конопле звуки выстрелов из автоматов и крики.

Потом выяснилось: это немцы расстреливают тяжелораненых, а тех, кто мог ходить, уводили в деревню Онишки…

22 Сентября 1941

Это было 22-го сентября. В этот день я попал в плен.

Нас поместили в сельском клубе — прямо па полу лежали люди. Не было света. Где-то в стороне, в темноте, переговаривались:

— Во всем, что случилось жиды виноваты!

— Да я бы их собственными руками задавил, — в хриплом голосе звучала

неприкрытая ненависть.

— Мне легко узнать их я жил среди них и даже, к сожалению, дружил

с некоторыми.

— Ничего, утром разберемся, — пробасил первый. Немцы нам только спасибо скажут…

Понял: отныне мне надо быть начеку, опасность мне угрожает не только от фашистов, но и от иных «своих». Здесь оставаться нельзя. Но куда идти, что делать?

Я вышел на улицу, огляделся. Охраны не было на месте: видимо, немцы «отдыхали после успешного дня — к клубу доносились звуки губной гармошки, какие-то песни. Выбрал место в стороне от здания клуба и торопливо зарыл в землю все свои документы. Потом осторожно двинулся вдоль улицы к дому, у которого светилось окошко — там, видимо, кто-то зажег свечку.

Подошел, заглянул в окошко. Увидел за столом старичка. Постучал в дверь. Долго не открывали. Наконец, дверь распахнулась. Старичок с порога угрюмо спросил, что мне нужно. Попросился переночевать. Хозяин увидел, что я дрожу от холода, и пустил в дом. Закрывая дверь на засов, он проворчал:

— Немцы запретили пускать чужих людей.

Тех, кто ослушается приказа, расстрелять обещали… А потом, помолчав, добавил:

— А я возьму грех на душу, укрою тебя, не хочу, чтобы гибли невинные люди только потому, что они другой веры. Лезь на печку, там тепло. Укройся одеялом, ежели кто войдет…

Утром проснулся, услышав в доме чужую речь.

— Есть ли в доме пленные? — говорил переводчик. — Что молчишь, дед?

— Я уже отвечал: никого в доме нету. Можете проверить.

Я затаил дыхание. Но немцы, переговариваясь о чем-то своем, ушли. И только тогда я вздохнул свободнее, а затем мысленно поблагодарил бога за то, что он и на сей раз спас меня от верной смерти. А потом я сказал старику — хозяину дома:

— Спасибо тебе, дед! Доброе у тебя сердце.

— Люди должны помогать попавшему в беду, ответил дед Иван / так звали старика /.

Как узнал старик, всех пленных угнали из деревни. Ушли и немцы.

— Но есть тут людишки, которые могут донести, что ты у меня скрывался. Донесут — плохо будет обоим…

Я было уже решил уходить из деревни. Но дед Иван посоветовал пойти в школу — там, мол, прячутся такие же, как и я, беглецы.

Нас там оказалось четверо. Я был единственным евреем. Но мы жили, как одна семья. Вместе украдкой пробирались на поле, где недавно кипел бой. Находили там консервы, галеты, печенье и даже шоколад. Тем и питались. А я обнаружил бутылку йода, немного бинтов и вату — это пригодилось для перевязки раны.

Два дня прошли спокойно. А на третий нам не повезло… Неожиданно для нас к школе вдруг подъехала немецкая машина. Офицер, несколько солдат с автоматами и переводчик быстро зашли в здание. Мы не успели скрыться.

Видимо, кто-то из местных донес, что в школе прячутся пленные… Немцы

проверили нет ли у нас оружия, посадили в кузов машины и повезли в лагерь военнопленных.

Уже стемнело, когда мы вошли в сарай, переполненный людьми. С трудом я нашел на полу свободное место. Лежавший рядом парень, узнав, что я только что попал сюда, рассказал, что сегодня днем творили немцы в лагере. Всех выгнали на площадь, чтобы каждый увидел, как новая власть расправляется с коммунистами и евреями. Немцы вывели на площадь группу окровавленных людей, поставили их возле заранее вырытой траншеи и… расстреляли ли из автоматов и пулеметов.

Несколько дней мы прожили в этом лагере, раз в день нам давали похлебку и кусочек хлеба, примерно 50 гр. Вскоре пленных начали переправлять в большой лагерь в городе Градиск (Градижск) Полтавской области, в 45 км. от Кременчуга.

У сельчан мобилизовали несколько подвод для перевозки раненых, которым было трудно передвигаться. На каждой подводе было несколько раненых и один немецкий солдат с автоматом. На нашей подводе был солдат-чех, он немного говорил по-русски. И когда мы проезжали по деревне, он посоветовал нам просить хлеб у жителей. Нас жалели и давали продукты. Были и такие солдаты, которые запрещали брать у крестьян продукты, и даже избивали пленных, если те просили… Тяжелая участь выпала на долю тех, кто шел пешком. Товарищи по колонне на себе тащили уставших, не давали им сесть… Тех, кто отставал, немцы пристреливали. Мы ехали вслед за колонной и видели, что на обочинах дороги валялись трупы.

Когда нас привезли в Градиский (Градижский) лагерь, уже стемнело. Территория лагеря была обнесена колючей проволокой в два ряда и внизу над землей между рядами была установлена проволочная сетка… Это была большая колхозная усадьба, разделенная дорогой на две части. На большей чисти не было построек и люди лежали под открытым небом. Меньшая часть была предназначена для раненых. Здесь находились помещения коровников и конюшни — в них нас и поместили. На территории нашего «загона» была небольшая площадь с водокачкой в центре, В трех сараях, их немцы называли госпиталем, разместили тяжелораненых и больных.

Главврачом госпитали был Дмитриев, врач-хирург, который оперировал меня в Прилуках. Он хорошо относился к раненым и работал в госпитале из-за жалости к ним.

Утром я познакомился некоторыми ранеными и нашел земляков. Одного из Шепетовки, одного из Изяславля, а еще двух евреев из Старо-Константинова. Они не захотели поменять свои фамилии. Я же назвался Иванюком Иваном Дмитриевичем / Под этим вымышленным именем я прожил четыре года /.

Через несколько дней здоровых и легкораненых начали перегонять в центральный лагерь в г. Кременчуг. Я не хотел уходить отсюда, надеясь на более легкий побег. И когда всех нас выгнали на площадь для отправки, я зашел в барак-госпиталь и сказал, что, мол, меня сюда направил Дмитриев. Мне поверили и разрешили занять